Сегодня я хочу поделиться с вами повестью в стихах Евгения Евтушенко "Голубь в Сантьяго". Она совсем небольшая, я прочла примерно за 20 минут.
Скажем честно, моё изначальное отношение к Евтушенко было практически никаким. Из его стихотворений я читала "Елабужский гвоздь", потому что он был в конце сборника стихов Марины Цветаевой, и "Цветы лучше пуль". Оба стихотворения показались мне очень сильными по посылу, но как-то не привлекли - слишком лозунгово и плакатно было его творчество для меня тогдашней.
В эти выходные по каким-то необъяснимым причинам мне вдруг захотелось почитать о самом Евгении Евтушенко. В интернете, конечно же, масса различной информации, но на одном из сайтов я наткнулась на его собственные слова о своем творчестве. Там было сказано, что он считает своим любимым произведением именно "Голубя в Сантьяго". Эта повесть есть в интернете, а также есть у нас в библиотеке, в сборнике "Мама и нейтронная бомба".
Сказать, что повесть произвела впечатление - не сказать ничего. Это маленькое произведение может спасать жизни людей не хуже, чем медицина и психология!
Почитайте, я никогда не читала ничего более жизнеутверждающего, чем эта повесть. Начало может отпугнуть, но это не политическая повесть, хоть автор и говорит много об Альенде и прочем. Читайте, и вы сами все поймете.
Шестидесятые - давно ушедшая эпоха, но у поэзии и любого творчества нет границ, нет времени. Теперь я представляю, как этот человек собирал стадионы. Стадионы, которые слушали и жадно ловили каждое его слово.
Публикую отрывок.
А вы любили в девятнадцать лет
ту девушку, которой девятнадцать?
Две молодости прижавшиеся - зрелость,
но эта зрелость - молодость вдвойне.
Помножено всё в мире стало на два:
глаза и руки, волосы и губы,
дыханье, возмущение, надежды,
вкус ветра, море, звуки, запах, цвет.
Друг к другу так природа их швырнула,
что различить им стало невозможно,
где он, а где она и где природа,
как будто продолжался, как в начале,
бег сумасшедший без конца пути.
Их бег вдвоём был бегом от чего-то,
что надоело до смерти, обрыдло.
Их бег вдвоём был бегом через ямы
к тому, чего и не было, и нет,
но всё же быть должно когда-нибудь,
хотя, наверно, никогда не будет.
Их бег вдвоём был сквозь эпоху спешки,
где все бегут, но только по делам,
и с подозреньем искоса глядят
на молодых, бегущих не по делу,
их осуждая за неделовитость,
как будто в мире есть дела важнее,
чем стать собой, отделавшись от дел.
Есть красота в безадресности бега,
и для двоих бегущих было главным
не то, куда бегут, а то, что - сквозь.
Сквозь все подсказки, как бежать им надо,
за кем бежать и где остановиться.
Сквозь толщу толп. Сквозь выстрелы и взрывы.
Сквозь правых, левых.
Сквозь подножки ближних.
Сквозь страхи, и чужие, и свои.
Сквозь шепотки, что лучше неподвижность.
Сквозь все предупреждения, что скорость
опасна переломами костей.
Сквозь хищные хватающие руки
со всех сторон: «Сюда! Сюда! Сюда!»
Но что есть выше праздника двоих,
когда им - никуда, когда им - всюду.
Они бежали, падая вдвоём
на что-нибудь - на что, совсем не важно:
на первую позвавшую траву,
на водоросли, пахнущие йодом,
на сгнившее сиденье «Мерседеса»,
почившего на кладбище машин,
и на кровать в сомнительном отеле,
где с продранных обоев надвигались
прозрачные от голода клопы.
Энрике первой женщине своей
ни слова не сказал.
Мария Степанова, заведующая городской библиотекой №21
